Отзывы A Fine Mess

Ласкание волнами, берег: бриз целует лопатки — сарафан соскользнул с хрупких плеч. Море входит толчками прибоя, меж лёгких, собирая налёт белой соли на твоей трущейся о гальку груди. Капля пота течёт по ключице; чуть ниже: пара выгибов открытых страниц. Ты держишь книгу по сердцем, как нося декольте, облачая в абзац наготу. Оно листает тебя до концовки — море, повторяя накат и оброн. Погружённая в чтение, тонешь: невесомый подол заголяет муар венок на внутренней части бедра — в меру томного чтобы меня обескровить, забирая всю власть над собой через нити из вскрытых запястий. Я попал в переплёт, привязавшись, ты влечёшь меня вся, — но особо: этот пахнущий альдегидным чернилом парфюм. Я буду чертить на песке им, сминая общую простынь, — маргиналии признаний в любви. А пучина, помечая закладкой, загибает уголки пухлых губ. И в этой грустной улыбке — прогалина, выточенный струйной клепсидрой пассаж: проход к склепу, отрывок; итого: место в текст-иле, оседающем на дне впадины, в день погребения. Ведь ты держишь в руках Селина, переходя с ним через реку Сена. "Вода плескалась у ног рыболовов," — и ты присядешь понаблюдать. Бебер умер. Франк рыбацкой супруге за иссаленный, староватенький томик Монтеня. Там — письмо к Франсуа; утешение, что их дочь безвозвратно ушла. Ещё дальше оттуда: Плутарх Тимоксене, моросит сожалением на горечь жены. И сквозь всю эту толщу невыносимости рвётся, — всплывая метановыми пузырьками, — надстрочными знаками метатекстовых сносок — из глубины веков — сохранившийся Еврипид. Тебя читает трагедия жизни: время. Оно обмывает тебя изнутри, по корешку и от корня; перколирует, вливая кавычки; калечит, удушая цепочкой цитат. Траектория выстроенной слогами сизигии, разорвавшей ударением Луну. Ты ведёшь вслед за ней морщащимся от могильной сырости пальчиком по письму беспощадной судьбы. И в этой зачитавшейся отрешённости — пронзительный стрёкот цикад; пустота. Ты больше не здесь; тебя нет. Моя купающаяся Вирсавия; моя Камилла на смертном одре. Я твой рембрандтовский философ в раздумье, твоя серёжка-отшельник на мочке: у ушка, почти в самой ракушке, где шумит тихий штиль, и в мерном дыхании спящей гудят шаги по спиральной лестнице вниз. Я обнимаю свою убийцу: что изведёт меня, однажды погибнув сама, став потерянным произведением. Безымянная Гелиада, что приталена неизбежностью. И сорвать с тебя поясок, прижать в исступлении к прогретым полуднем плитам, пока ты сводишь крест-накрест упругие икры на моей напрягшейся в планке спине — значит забыть о том, что, придя на свидание под вечной зеленью кипариса, ты привела меня на плаху под нависшим серпом того месяца, когда потерявший голову утратит весь белый свет — отдав солнце сначала земле, затем нашедшему в глазницах пробоину слёзному морю. В этой песни о Нибелунгах — все уйдут, не вернётся никто, путешествуя на край ночи. Я подарил тебе la petite mort, от которого ты будешь бессрочно вынашивать нашего нерождённого ребёнка. Моя любовь зачала в тебе тяжесть, поэтому — твоя смерть обретает вес. Я несу тебя с ней на руках, дорогая Офелия, держа нежно ладонь на кокетливо спавшей бретельке: по выцветшей от припёка набережной, до пустынного пляжа, — где чайки растерзают твоё тело французскими лапками, заключая его живописность в типографское разложение: иноязычное и невыразимое месиво ног, узлов, и штрихов "a fine mess." Мой познанный наизусть, шепчущийся волнорезами молочной пене по памяти стих. [quote=Joyce Mansour, "Screams"] Last night I saw your corpse. You were damp and naked in my arms. I saw your shiny skull. I saw your bones kicked up by the morning sea. On the white sand under a hesitant sun crabs fought over your flesh. Nothing remained of your plump breasts, and yet that's the way I liked you, my flower. [/quote]